Это не мираж, это не очередная галлюцинация, он мотает головой, нет-нет, на этот раз все по-настоящему. Он шаркает по грязному асфальту, звуки кафешки все ближе: приглушенная музыка, чьи-то голоса, он может закрыть глаза и все это станет реальностью. Он вздрагивает, оборачивается на Джун, слабо-слабо улыбается ей: эй, рыжая, да мы выбрались, выше нос. И облокотившись всем весом своего изможденного тела падает на стеклянную дверь кафешки. Оглядывается диким зверем, принимает из рук Джун бутылку воды, которую выпивает за минуту если не меньше. Падает в кожаное сидение и наконец-то позволяет себе закрыть глаза. Все остальное превращается в какой-то калейдоскоп из лиц, огней, слов, его вопросов: Где Роуз? Роуз? Она в порядке?

Сирены скорой резали тишину, как нож по холсту. Рон лежал на носилках, пристегнутый ремнями, будто его спасали от самого себя. За окном мелькали сосны, черные на фоне рассвета, но он не смотрел — глаза были прикованы к капельнице, качавшейся над ним, словно маятник. Каждое движение жидкости напоминало о том, как в лесу время текло иначе: часы превращались в минуты, тени — в голоса, а пруд с мертвой водой стал зеркалом в ад.

— Вы обезвожены, — сказала парамедик, поправляя манжету. — И у вас гипотермия.

Рон кивнул, но не слышал. В ушах все еще звенел шепот Эмили. «Рональд, иди сюда», — звала она из чащи, голосом, точь-в-точь как в тот день, когда они заблудились в парке в старших классах. Тогда он нашел ее по смеху. Теперь смех стал ледяным.

Он даже помнил имя парамедика, которая укутывала его в теплый плед и заботливо интересовалась, как там ребята в участке. И кажется он даже отвечал и поддерживал беседы с людьми в скорой и потом в больнице улыбался медсестрам, но мысленно все боялся, что это окажется...Обман. Что сейчас он очнется в этом чертовом сарае и что-то будет тянуть его под землю. Так что он из последних сил боролся со сном. Но медсестра с румяными щеками и участливым взглядом вколола ему снотворного и он сдался.

К нему приходила Роуз, он помнил, она просто молча сидела у его кровати, приходила Эва, приходили ребята из участка, вся его комната в какой-то момент стала напоминать киоск по продаже шариков и корзин с фруктами. Роуз пошутила, что зато теперь точно не придется пару недель ничего готовить. Он то и дело проваливался в сон, потом вновь открывал глаза, но ничего не мог запомнить, уловить, будто реальность ускользала от него и тогда он снова отключался.

Стены белые, как пепел. Он лежал, уставившись в потолок, где трещина извивалась змеей. На тумбочке — пластиковый стакан с водой, пудинг в желтой упаковке. Руки дрожали, когда он взял ложку. Ванильный вкус обжег горло — слишком сладкий, слишком настоящий.

Ночь опустилась на больницу. Рон лежал, слушая, как Роуз спит на раскладушке у окна, укрывшись его курткой.
В тишине он снова слышал голоса:
— Ты не убежишь, — шептали чучела.
— Рональд, — звала Эмили.
Он сжал кулаки, чувствуя, как шрам на ладони — тот самый, от ожога в первый рабочий день — пульсирует. Лес не отпустит. Но он выжил.

Голова гудела, будто в ней застрял улей. Швы на виске пульсировали в такт мерцанию лампы над койкой — тусклой, назойливой, как комар. Рон приподнялся, опираясь на локоть, и тут же пожалел: комната поплыла, превратив белую плитку пола в водоворот. Он успел заметить, как тень от двери дрогнула, прежде чем услышал шепот.

Рон хмыкнул, но смех превратился в кашель. Горло скрипело, будто натёртое пеплом.

— С головой… — начал он, касаясь пальцами повязки. Под бинтами кожа горела, как после ожога. — Не уверен, что это было.

Он закрыл глаза, и сразу всплыли осколки:

Пруд.
Вода чёрная, маслянистая. Он наклонился, чтобы умыться, а вместо своего отражения увидел Джека. Тот стоял по пояс в воде, в обгоревшей каске, лицо распухшее, как у утопленника.

Сарай.
Дверь скрипела на ржавых петлях. Внутри — чучела.  Они висели на крюках, их стеклянные глаза следили, как он пятился к выходу. А потом…

— Там что-то схватило меня, — проговорил Рон, сжимая простыню. Ткань хрустела в пальцах. — Как будто корни.

Он улыбаясь угостился одним пончиком. Глазурь потрескалась, как пустынная земля. Он откусил — сахар прилип к нёбу, слишком сладкий, слишком реальный. Опять это ощущение. Будто его обманывают.

Рон лежал, считая трещины в потолке, и строил версии. Стресс. Недосып. Вина. Горе. Слова врачей крутились в голове: «Посттравматический синдром», «галлюцинации на фоне истощения». Он цеплялся за эти термины, как за спасательный трос.

— Это был угарный газ. Тот сарай… старый, гнилой. Там могла скапливаться отрава. А пруд… — Он замолчал, сжимая ослабевшие пальцы в кулак. — Вода застоялась. Цветение водорослей. Токсины.

Галлюцинации. — Он выдохнул. — Как в фильмах ужасов. Мозг рисует кошмары, если отравлен.

Он почти поверил себе. Ведь логично: пожарный, двадцать лет тушивший реальные огни, не может верить в призраков. Должен найти рациональное объяснение. Даже если в груди всё сжималось, будто его сердце сдавила та самая коряга из пруда.

Утро было холодным, как лезвие топора. Рон стоял у больничных дверей, жмурясь от солнца. Куртка висела на нём мешком — за дни в палате он сбросил вес. Роуз толкала его в бок, требуя «не тормозить», а Крендель, привязанный к велосипедной стойке, визжал и рвался к ним, крутя хвостом-пропеллером.

— Садись, старик, — буркнула Роуз, распахивая дверь пикапа. — И пристегнись. Не хочу, чтоб тебя через лобовое вынесло.

Он сел, и запах машины — масла, соснового освежителя, собачьей шерсти — обволок его, как одеяло. Домашний. Крендель прыгнул на заднее сиденье и тут же сунул морду в его сумку с вещами, выуживая больничные носки.

Дорога домой. Эврика-Спрингс мелькала за окном: аптека, почта, пожарная часть с его именем на табличке. Коллеги махали ему из гаража, крича что-то про «отпуск заслужил». Рон кивал, но не слышал. В ушах всё ещё звенело.

Дом встретил его скрипом половиц. Воздух внутри пахнул затхлостью закрытых окон и пылью, но под этим — уловимо, как далёкий звонок, — витало эхо лаванды. Эмили всегда клала саше в шкафы. Рон провёл пальцем по комоду в прихожей; на поверхности остался след, как на пепле.

На кухне он нашёл бутылку бурбона, спрятанную за банками с солёными огурцами. Лёд в морозилке смерзся в один ком, но он расколол его ножом, звонко стуча по пластику. Первый глоток обжёг горло, второй вернул вкус к жизни.

Он поднялся в спальню, держась за перила. Простыни пахли пылью, но под подушкой — он зачем-то засунул руку — нащупал её заколку. Маленькую, с искусственной жемчужиной. Эмили носила её в волосах, когда работала в саду. Жемчуг потускнел, но Рон зажал его в кулаке, будто амулет.

Всё как прежде. Только шрам на виске ныл, напоминая: ты видел то, чего не было. Или было?

Крендель улёгся в ногах, сопя, как старый паровоз.

— Галлюцинации, — прошипел в темноту. — Отравление. Усталость.

Но когда он закрыл глаза, вода в воображаемом пруду снова почернела, и Джек, мёртвый Джек, просунул руку сквозь поверхность, схватив его за лодыжку.

Рон резко сел. Крендель заворчал.
— Всё нормально, — пробормотал он, гладя собаку по голове. — Всё нормально.

Но дом вокруг него дышал. Половицы скрипели не в такт. Где-то на чердаке, над спальней, шаркало, будто кто-то переставлял старые коробки.

Он спустился вниз, зажёг свет на кухне и сел за стол, где Эмили когда-то мастерила украшения, смеясь над его неуклюжими попытками помочь. Достал губную гармошку. Первые ноты «Have You Ever Seen the Rain» прозвучали фальшиво, но Крендель поднял голову и завыл в унисон.

За окном, в гуще леса, что-то засмеялось. В ответ.

Лунный свет за спиной растворился, как последний вздох, когда Рон переступил порог шатра. Воздух внутри был густым, обволакивающим — не дымом, а чем-то тяжелее, словно его вдыхали сквозь мокрую ткань. Запах ударил в ноздри: сладковатая гниль, пропитанная карамелью и потом. Он моргнул, пытаясь привыкнуть к свету — тусклому, желтоватому, будто исходящему не от ламп, а от самих стен, пульсирующих в такт фальшивому маршу оркестра.

Клоуны появились первыми. Не вышли — материализовались, как пятна копоти на чистой стене. Их улыбки были слишком широкими, будто кто-то разрезал лица бритвой от уха до уха, а глаза… Глаза не отражали света. Пустые, как угольные ямы, они следили за каждым его шагом. Один, с синими кудрями и треснувшим гримом на щеке, закатил зрачки вверх, обнажив кровавые белки, и зашипел:
— Папочка пришел за конфеткой?
Голос скрипел, как ржавые петли. Рон сглотнул, чувствуя, как сердце бьется в висках. Эмили бы посмеялась, — мелькнуло в голове. Она всегда говорила, что его страх перед клоунами смешон для пожарного. Но здесь не было смешно.

Он двинулся вперед, но пол под ногами дрогнул. Шатер оказался больше, чем снаружи — бесконечным лабиринтом из рядов скрипучих скамеек, затянутых паутиной. Зрители сидели неподвижно, их лица расплывались, как свечной воск. Одни — в шляпах с перьями, другие — в прогоревших платьях, словно вылезших из старых фотографий. Розовый блик мелькнул в толпе — Роуз? Он рванулся к нему, но рука наткнулась на холодное.

Человек-зеркало.
Его лицо было жидким серебром, искажающим реальность. Рон увидел себя — но не в пожарной куртке, а в черном костюме, с цилиндром, из-под которого струился пепел. За спиной отражалась фигура: Эмили в садовых перчатках, но ее кожа трескалась, как высохшая глина, осыпаясь на пол. «Не оборачивайся», — прошептал кто-то внутри, но он всё же обернулся. Никого. Только клоун с синими волосами махал ему окровавленным платком.

Львы.
Рев разорвал воздух, заставив Рона вздрогнуть. На арену вывели существ — белых, как кости, с глазницами, заполненными тьмой. Их движения были слишком плавными, механическими, словно куклы на нитях. Дрессировщик в цилиндре щелкнул хлыстом, и один из львов повернул голову на 180 градусов, уставившись на Рона. Пасть зверя растянулась в улыбке, обнажая зубы, усеянные осколками стекла.
— Красиво, да? — просипел клоун, внезапно возникший справа. — Они голодные. Любят мясо пожарных.
Рон стиснул кулаки, ногти впиваясь в ладони. Это иллюзия. Как тот пожар в старом кинотеатре, который оказался миражом. Но тогда не было запаха крови, сочащейся из-под когтей льва.

Акробаты.
Над головой, под куполом, закрутились фигуры в трико цвета запекшейся крови. Их тела гнулись неестественно — позвоночники ломались, как ветки, но они продолжали летать, смеясь тонкими, птичьими голосами. Одна из них, девушка с лицом Роуз, сорвалась и рухнула вниз. Толпа ахнула. Рон бросился вперед, но тело акробатки рассыпалось в воздухе, превратившись в стаю черных бабочек. Они облепили его лицо, крылья шелестя: «Папа, ты опоздал».

Фокусник.
На сцену вышел мужчина в плаще, сшитом из теней. Он достал из шляпы кролика — точь-в-точь как Крендель, корги Рона. Зверек завизжал, когда фокусник оторвал ему голову. Кровь брызнула на первый ряд, но зрители аплодировали, а кролик… продолжал шевелиться. Его тело поползло к Рону, оставляя за собой алый след.

Рон отступил, наткнувшись на что-то твердое. Лестница за кулисами. Деревянные ступени вели вниз, в полную тьму, откуда тянуло запахом жасмина — точь-в-точь как из сада Эмили. Где-то там, в глубине, послышался смех. Детский. Ее смех.
— Роуз… — выдохнул он, но голос потерялся в грохоте барабанов.

Выбор.
Сердце выстукивало: «Беги. Туши. Спасай». Но кого? Дочь, которая, возможно, уже стала частью этого безумия? Или себя, пока шатер не поглотил его целиком, как тот сарай в детстве? Рука потянулась к карману — там лежала губная гармошка. Эмили говорила: «Играй, когда страшно». Он прижал ее к губам, и первые ноты «Have You Ever Seen the Rain» прорвались сквозь какофонию цирка.

Клоуны замерли. Львы повернули головы. Даже зеркальный человек задрожал, искажая отражение. Внезапно Рон понял — огонь здесь не работает. Но музыка… Музыка была настоящей. Как память. Как любовь. Как розы в саду, которые всё еще цвели, несмотря на пепел.

Он шагнул к лестнице, продолжая играть. Темнота внизу сжималась, словно живая, но за ней, сквозь жасминовый туман, мерцал розовый блик — хвост Роуз, ее новый бунт.
— Иду, солнышко, — прошептал он, стиснув гармошку. — Папа близко.

А шатер за спиной завыл, будто раненый зверь, но Рон уже не оборачивался.

Люди продолжали собираться, старик Харлон, егерь, даже притащил несколько стареньких раций, конечно на всех бы не хватило, но идея состояла в том, чтобы разделиться на группы, так что Рон с благодарностью и воодушевлением принял небольшой желтый воки-токи из морщинистых пальцев Харлона. Последнее время ему приходится нелегко. Сначала найти тело той молодой девушки у ручья, теперь поиски маленького мальчика. А еще недавно сам Рон и Майк спасали Роуз от самой себя(и не только). Кажется, жизнь отказывается давать им передышку. Наносит один удар за другим, а Макдональд продолжает стоять на месте, как берег омываемый волнами бушующего океана.

Рон усмехнулся, слегка приподняв бровь, будто Маркус только что предложил тушить пожар чайной ложкой.

— Офицер Штайн, вы как всегда мастерски рисуете апокалипсис, — его голос звучал тепло, но с лёгкой иронией. — Но не волнуйтесь, мы даже медведей учли. — Он достал из кармана маленький свисток и встряхнул им, как талисманом. — На всякий случай. А ещё у нас тут двадцать фонарей, рации с запасом батареек и Джоэл, который тридцать лет грибы в этом лесу собирает. Он знает тут каждую тропинку лучше, чем я — схему гидрантов в городе.

Шутка вызвала сдержанный смешок. Рон тут же перешёл на серьёзный тон, обращаясь уже ко всем:
— Мы разобьёмся на группы. У каждой — карта, рация и чёткий сектор. Никаких геройств. Нашли след — зовём остальных. Устали — сразу говорите. Мы не соперники, мы команда.

— Ответственность? — её голос прозвучал резко, перекрывая шёпот ветра. — Ответственность — это когда ты неделю спишь по два часа, а департамент даже карту леса не обновил с прошлого года. — Она резко махнула рукой в сторону темнеющих деревьев. — Вы хотите, чтобы мы ждали ещё? Пока он... пока они...

Она замолчала, сглотнув ком в горле. Пальцы сжали комикс Томми в кармане так, что хрустнула обложка.

— Спасибо за заботу, офицер, — её тон был ледяным. — Но если вы боитесь за гражданских — оставайтесь тут. А мы пойдём искать тех, кому ваши советы уже не помогли.

Рон положил руку на ее плечо, чувствуя ее дрожь, от страха, от ярости, что клокотала не только в ее сердце, но и в сердцах каждого, кто пришел. Злость, что такое вообще могло произойти. Что они не углядели, не смогли помочь.

- Все нормально. Мы здесь все, чтобы помочь. - Кажется его тон - спокойный, мягкий, точно укрывающий тебя с головой одеялом сработал на Лоле. Она расслабилась и слабо улыбнулась Рону.

Рон слегка выпрямился, когда к нему подошла Джейн. Его лицо, обычно смягченное привычной полуулыбкой, оставалось собранным, но в уголках глаз читалась усталость — та, что копилась за дни бессонных поисков. Рукопожатие было крепким, как всегда, но на мгновение он задержал ладонь в ее руке, словно пытаясь передать что-то большее, чем формальное приветствие.

— Джейн, — кивнул он, голос низкий, слегка хрипловатый. — Обстановка... как в старом анекдоте про пожарного и ведро воды. — Шутка прозвучала сухо, но в ней была попытка разрядить обстановку. — Людей много, это да. Но лес — опасная штука, своей жизнью живет. Тут и опыт не всегда сработает. - Он старался не вспоминать то, что произошло с ним и Джун в этом самом лесу. Молился, чтобы Томми не был в том охотничьем сарае, не был у того черного пруда.

Он бросил взгляд на Лолу, стоявшую чуть поодаль, и смягчил тон:
— Шансы есть. Главное — не терять голову.

Лола кивнула Джейн, но ее взгляд скользнул мимо, будто офицер была частью пейзажа, а не реальной помощью. Пальцы сжали край карты так, что бумага смялась.

— Офицер Маршалл, — голос ее звучал плоско, как будто она заучила эту фразу. — Вы... проверяли старые шахты?

Она не дождалась ответа, переведя взгляд на темный край леса. Ее нога нервно постукивала по гравию — ритмично, как метроном, отсчитывающий секунды до начала поисков. Когда Рон упомянул «шансы», ее губы дрогнули, но она стиснула их, будто боялась, что вырвется что-то ненужное: крик, слезы, обвинения.

- Нам пора идти. - Голос ее прозвучал резко, словно обвиняя всех вокруг в медлительности, точно только она одна по-настоящему хотела найти своего брата, а остальные были лишь для массовки. - Рон, я с вами. - В ее тоне не было злости — только отчаянная целеустремленность, как у раненого зверя, который уже не чувствует боли.

Они отправляются в путь, Рон проверяет фонарик, батарейки, надевает свой походный рюкзак и окидывает взглядом всех, кто пришел, пытаясь пересчитать их по головам. Карта у него, как и старенькая рация, похожая на ту, что они использовали с Эмили и Роуз, в своих играх и совместных походах. Как странно, как одна вещь может вызывать столько смешанных эмоций.

- Я пойду с Лолой к ручью.  Если что, рации на 4-м канале.

Лола резко подняла голову:
— Нет. Я иду туда, где нашли сапог. — Ее голос дрогнул, выдав слабину. — Там... там он мог оставить что-то еще.

Рон замер, изучая ее лицо. Потом мягко положил руку ей на плечо — жест, который он обычно использовал, успокаивая родственников на пожарах.
— Хорошо. Но только если обещаешь не отставать.

Она кивнула, избегая его взгляда. В ее глазах мелькнуло что-то вроде благодарности, но тут же погасло, словно она стыдилась этой слабости.

Пепел хрустит под сапогами, как снег в январе. Рон приседает, подбирает обугленную обложку — едва угадывается название: «Великий Гэтсби».
— Ну вот и классику поджарили, — вздыхает он, аккуратно кладя книгу на уцелевший подоконник. — Надеюсь, призрак Фицджеральда не будет на меня в обиде.

Пальцы в закопченных перчатках водит по стене, выискивая узор горения. *«Тут явно был ускоритель… Или чей-то очень злой отзыв на роман»*. Он щурится, будто пытаясь разглядеть в копоти подсказки, и вдруг замечает следы бензина у двери — аккуратные, как пунктирная линия.

— О, так ты тут был, дружок, — бормочет он, фотографируя следы на потрёпанный телефон. — Думал, спрячешься за Шекспиром? Не на того напал. Я с привидениями библиотеки на ты!

Рон оборачивается и видит Джун, пробирающуюся через ленту оцепления с блокнотом в руке.

— Джун! — он машет ей, будто они встретились на пикнике, а не на пепелище. — Ты как всегда вовремя! Я тут как раз искал кого-нибудь, чтобы обсудить новую моду на литературные костры. Говорят, «451 градус» теперь инструкция, а не роман!

Его улыбка не дрогнула, даже когда он наступил на обугленную куклу-читателя с табличкой «Тишина!». «Тишина — это единственное, чего тут теперь не будет», — подумал он, поправляя каску и направляясь к следующей точке.

Рон, услышав вопрос Джун, приостанавливается, его взгляд скользит по обугленным стеллажам, будто ища ответы среди пепла. Он поднимает обгоревший кусок дерева, переворачивает его в руках, словно это пазл, и внезапно улыбается — широко, по-тедовски, но с тенью усталости в уголках глаз.

— Пострадавшие? — голос его звучит как тёплый гравий, присыпанный сахаром. — Если не считать самоуважения этого здания, то все живы-здоровы. Даже мыши успели эвакуироваться — видел их следы у подвала.

Он аккуратно ставит обломок на землю, вытирает перчатки о брюки, оставляя чёрные полосы, и подходит ближе. Его шаги хрустят, будто он давит не пепел, а сотни невысказанных тревог.

— Три поджога за осень… — Рон снимает каску, проводит рукой по взъерошенным волосам, оставляя сажную полосу на лбу. — Знаешь, Джун, если бы это было совпадением, я бы уже выиграл в лотерею. А я даже билетов не покупаю.

Он подмигивает, но взгляд его серьёзен, как рапорт. В кармане куртки мелькает блокнот с зарисовками схемы горения — треугольные пометки, стрелки, вопросики в кружочках.

Рон принимает медальон, поворачивает его в руках, словно изучает карту сокровищ. Его пальцы, привыкшие расстегивать замки на спецкостюмах и раскупоривать упрямые гидранты, скользят по холодному металлу.

Он достаёт из кармана мультитул — подарок Роуз на прошлое Рождество. Отвёртка скрипит в замочной щели, но створки не поддаются.

Он зажмурился на мгновение, отгоняя навязчивые образы: корявые ветви, тянущиеся словно когти, шепот ветра, казавшийся зловещим пророчеством, и жуткие тени, танцующие в ночи. Он отталкивал эти воспоминания, словно назойливых мух, не позволяя им проникнуть в сознание.

“Забудь, Рон,” - приказал он себе. “Забудь о лесе. Забудь о видениях. Забудь о страхе. Ты пожарный. Ты должен быть сильным. Ты должен быть профессионалом.”

Он расправил плечи, стараясь придать себе уверенный вид. Поднял подбородок, посмотрел прямо перед собой, словно готовился к забегу на длинную дистанцию. Собрал волю в кулак, подавляя дрожь в коленях.

“Она просто человек,” - повторял он про себя. “Она не опасна. Она не часть кошмара. Она просто Джун.”

Воспоминания врываются, будто искры из костра: туман, который не рассеивался, голоса без источника, часы, превратившиеся в дни. И Джун, которая тогда смеялась над его шуткой про Кренделя, пока они брели через чащобу… Смех, который теперь кажется нереальным, как всё то, что случилось там.

«Это был просто стресс. Галлюцинации из-за холода и усталости. Ничего больше», — твердит он себе, но в груди зреет тяжёлый ком.

Он сам не знал, как это произошло. Как быстро он потерял управление собственной жизнью. И даже не мог сказать точно: началось ли это после событий в лесу или чуть раньше. Или это был такой эффект снежного кома, который своей тяжестью и холодом придавил его к земле. А он все продолжал улыбаться.

Сначала это были тихие вечера в гараже, где он «чинил» старый пикап. Бутылка виски пряталась под тряпкой, как запретный инструмент. Рон оправдывался: «Один стакан — чтобы уснуть». Но сон не приходил. Вместо него из темноты выползали тени леса — перекошенные деревья, шепот ветра, похожий на голос Эмили, и глаза Джун, полные немого укора. Он наливал второй. Третий. Пока стены гаража не начинали дышать в такт его сердцу.

К утру он был идеален. Жвачка перебивала запах, леденцы от кашля маскировали дрожь в руках. На службе шутил громче всех, будто смех мог сжечь остатки алкоголя в крови. «Капитан Макдональд? Да он железный!» — говорили новобранцы. Железный. Да. Как бак пожарной машины, заполненный горючим до краев.

Но ночи стали длиннее. Однажды он не услышал сигнал тревоги. Выбежал на улицу, когда остальные уже мчались к машинам. Начальник пожарной части, спотыкаясь о собственные ноги. В ту ночь он сжёг руку, хватая раскалённый шланг без перчаток. Врачи поверили в «переутомление».

Дома, глядя на фото Эмили, он разбил зеркало. Осколки отразили десяток Ронов — каждый пьянее прежнего. «Она бы тебя возненавидела», — прошипел внутренний голос. Он швырнул бутылку в стену, и стекло впилось в обои, как слеза.

Он не помнил, как оказался на собрании АА. Только холодный пластиковый стул под собой и жетон с цифрой «1» — смешной, как детская медаль.

Подвал церкви Св. Игнатия тонул в полумраке, едва рассеиваемом тусклыми лампами под потолком. Воздух пах старыми книгами, дешёвым кофе и подавленными признаниями. Рон сидел в углу, перебирая жетон с цифрой «90» — гладкий металл казался обжигающим, будто напоминал: «Ты всё ещё на тонком льду». На стене висел плакат с третей ступенью: «Довериться высшей силе». Высшая сила Рона сейчас пряталась в трещинах на потолке, напоминающих карту его тревог.

Он поднял взгляд и увидел Эмили.

Черт.

Нет. Это Эмми.

Впервые он увидел её месяц назад: она выходила из дома напротив пожарной части, с чашкой кофе в руке, и он чуть не выронил ключи от пикапа. Тогда ему показалось, что Эмили вернулась — та же походка, тот же жест поправить прядь за ухо. Но когда она повернулась, взгляд был чужим — острым, как лезвие.

Он так и не смог объяснить самому себе, что происходит и кто она такая. Но заранее решил, что должен ее узнать. Ведь не может все это быть какой-то нелепой случайностью? Вдруг ей нужна помощь. Она выглядит как кто-то кому она нужна. И он не мог пройти мимо, хотя скорее всего должен был. Но видимо общение с Роуз его научило тому, что если видишь кирпичную стену ударься об нее пару сотен раз. Может на сто первый она тебе и ответит.

Он чуть ли не подскочил со своего места.

— Кто хочет поделиться?

Рон поднял руку, бросив многозначительный взгляд на Эмми:
— У меня… сегодня 90 дней трезвости. Раньше думал, что могу справиться сам. Но оказалось, иногда нужно просто попросить помощи.

— Хо-хо! Вот это встреча! Кажется мы с тобой только что убрали одну А из АА.

Когда очередь дошла до Рона, он размял жетон с цифрой «90» и начал, глядя в окно, где дождь стучал по решёткам:
— Полгода назад тут был парень… Высокий, под два метра, ходил в кроссовках, которые явно стоили больше, чем его машина. Говорил, раньше «забивал трёхочковые как бог», пока не начал забивать себе в вены всякую дрянь. — Рон сделал паузу, вспоминая Итанов хриплый смех. — Он всё шутил, что баскетбол его научил только двум вещам: пить текилу с фанатками и убегать от проблем.

Эмми, сидевшая у двери, замерла. Её пальцы вцепились в подлокотники стула.

— Однажды он принёс старую газету. Там была статья о нём — «Звезда колледжа, который сжёг себя на славе». Он смеялся, говорил: «Лучше быть пеплом, чем прахом». — Рон достал из кармана смятый вырезок. На фото — молодой Итан в форме, с мячом в руках, улыбающийся так, будто мир лежал у его ног. — Потом он исчез. Оставил только эту фотку и пустой флакон с таблетками.

«Шаг 4: Смело взгляни в глаза своему прошлому»

Рон шёл к пикапу, нарочито громко шурша сапогами по гравию, будто пытался заглушить тишину между ними. Пепел с подола куртки осыпался на асфальт, оставляя за собой пунктирный след, как маркер пути, который уже не вернётся к библиотеке.

Запах гари всё ещё висел в салоне, въевшись в одежду, словно призрак библиотеки. Он слегка приоткрыл окно и холодный ноябрьский ветер ворвался в теплый салон.

Дорога до кафе заняла семь минут. Семь минут, за которые Рон успел:

Проверить зеркало заднего вида 12 раз — Джун ехала сзади, и он ловил себя на мысли, что следит, не свернёт ли она куда-то.

Включить и выключить радио трижды — Creedence напомнил о Эмили, кантри о лесе.

Прикусить губу до боли, чтобы не свернуть к магазину с вывеской «24/7».

«Динозавр» встречал их теплом и гулом голосов. Рон толкнул дверь, звякнувший колокольчик напомнил ему детство: маленький магазинчик, где мама покупала ему леденцы перед сменой. Теперь здесь пахло кофе и жареным беконом. Он выбрал столик у окна, подальше от стойки с алкоголем, где бутылки виски мерцали, как старые враги.

Он потянулся за капучино, рука дрогнула, и пенка расплылась по блюдцу.

Рон замер с круассаном на полпути ко рту. Хлопья теста осыпались на тарелку, как пепел сгоревших воспоминаний. Его усы — те самые, что Джун упомянула, — дёрнулись в попытке улыбнуться, но вместо этого лицо исказилось в гримасе, словно он проглотил лимон.

— Ага, — он фыркнул, слишком громко, нарочито размашисто махнув рукой. — Это потому что она унаследовала мозги Эмили. Я тут только… э… поставщик генов для веснушек.

Шутка прозвучала плоско, как всегда, когда он пытался говорить о жене. Он потянулся за кофе, но чашка была пуста. Пальцы сжали ручку так, что фарфор затрещал.

«Не похожа. Не похожа. Не похожа» — застучало в висках. Роуз, которая красила волосы в синий, пока он тушил вызов. Роуз, которая орала «Я тебя ненавижу!» и хлопала дверью, а он молчал, как будто его язык прилип к нёбу. Роуз, чьи глаза были точь-в-точь Эмилины — только холоднее.

— Она… — он начал и тут же сдавил горло кашлем, будто подавился крошкой прошлого. — Она сильнее меня. Не боится… — «Не боится меня? Не боится потерять?»

Рон замер на полуслове, круассан в его руке превратился в крошащийся комок. Он отложил его, словно внезапно осознав, что ест пепел библиотеки. Его пальцы потянулись к блокноту в кармане — потрёпанному, с закладками из обгоревших страниц.

— Два очага… — он нарисовал в воздухе воображаемую схему, будто объяснял новичку. — Представь: тут — банка с зажигательной смесью, там — таймер с электроподжигом. Один человек? Легко. Как жонглёр с двумя факелами. — Он щёлкнул пальцами, имитируя взрыв. — Но…

Он внезапно замолчал, уставившись на крошки на тарелке. Вспомнил Эмили, которая смеялась над его сравнениями: «Ты всё сводишь к цирку, Рон. Жизнь — не шоу».

— Но чтобы расчёты были точными… — он достал ручку, начал чертить на салфетке: два круга, стрелки между ними. — Нужно знать точки максимальной горючести. Каркас здания, вентиляция… Это как найти слабые места в броне. — Его голос стал тише, будто он говорил сам с собой. — Такое не сделаешь без плана. И без…

Он резко оборвал себя, скомкав салфетку. «Не упоминай деда. Не сейчас».

— Видел ли я подобное? — фальшиво усмехнулся, подбрасывая монопод, как мячик. — Однажды тушил сарай, где горели сразу три стога сена. Оказалось, козёл опрокинул керосиновую лампу, а потом поджёг ещё два, пока мы его ловили. — Он нарочито закатил глаза. — Так что да, Джун, иногда хаос — это просто глупость.

Но его пальцы нервно выстукивали ритм на столе: тук-тук-пауза. Тот же ритм, что и в лесу, когда они бежали от теней.

— Но здесь… — он вдруг наклонился вперёд, его тень накрыла карту поджогов, лежащую между ними. — Здесь расчёт. Холодный, как сталь. — Он ткнул в точку, где была библиотека. — Эти ублюдки не просто жгут. Они ставят спектакль. С декорациями. — Его палец дрогнул. — И зрителями.

Он откинулся на спинку стула, внезапно ослабив хватку. Глаза метнулись к выходу, как будто искали путь к отступлению.

— Ладно, хватит серьёзности. — Он швырнул в неё бумажным динозавром с гирлянды. — Может, это полтергейст? Призрак того самого деда-бутлегера, который злится, что его рецепт самогона украли.

Шутка прозвучала пусто, но он засмеялся громче, чем нужно, — так всегда смеялся, когда боялся, что тишина заполнит трещины в разговоре.

На втором этаже дым был гуще. Рон опустился на колени, ползя к голосу. Рука наткнулась на что-то мягкое — тело. Мужчина, без сознания, прижимал к груди девочку лет восьми.

— Эй! — Рон тряхнул его, но реакции не было. Девочка всхлипывала, лицо в саже.
— Горит… — прошептала она, указывая на потолок, где уже плавилась люстра.